в Иркутске 21:18, Мар. 29    

Ленина 99

Автор:Дмитрий Песков(gewurz)
Опубликовано:11.02.2013
Ключевые слова: пик Ленина, альпинизм

Прошлое сияет своей кристальной чистотой и безоблачной синевой,
тщательно выправленное цензурой памяти.


В тот год экономика страны после кризиса резко рванула в гору, в нос бил пьянящий аромат всеобщего светлого будущего и неизбежного личного счастья. Мы легко собрались, также легко нашлись деньги, организационная машина сборов затарахтела: нашлась большая палатка, кухня... и это главное, чтобы поставив базовый лагерь соорудить там большую казарму, где можно всем собраться, сготовить обед, ужин и принять гостей, убить время за игрой или прослушать чудного барда (был у нас и такой). А, где-то остался душный жаркий родной город, там кто-то ходил на работу, кто-то ездил на дачу, кто-то изображал любовь, а кто-то сидел в тюрьме – все они, с нашей точки зрения, были одинаково несчастны. А мы ехали в среднеазиатском поезде Новосибирск-Ташкент, ели рубцовских раков и чувствовали внутри неумолимое приближение того, что потом останется с нами на всю жизнь и будет греть нас, своими резкими и выпуклыми картинами, будто увиденными вчера.

Как мы косо смотрели на Метлу Липкина, а потом пошли прямо на неё.

Рождение идеи.

Я не буду описывать всю нашу поездку, они все, в принципе, скроены по одному сюжету. Хотя там было местами комично-драматично, на заезде мы потеряли баул с продуктами, а на выезде баул со снаряжением. Начну с почти конца. Четвёртого августа мы сходили на гору по классике. В первой половине дня установилась необычайная погода, ветра не было и было мягкое тепло. Я снял куртку, штаны и шёл во флисе. В то время я ходил на гору без воды, не ощущая особой потребности в ней. Но вдруг, видимо, пришло другое время, жажда дала о себе знать. Удача была тогда обычно где-то рядом, догнав корейца, их всегда и везде много, но этот был один, бесцеремонно попросил: "need water, strongly". Кореец дружелюбно протянул термос. Мы стояли рядом наверху "ножа" , впереди не было никого.

— Are you soloing?

— No, my friends still over there.

— They aren’t going be here. I didn’t see anybody kind of your friends.

— How long to the summit?

— Not far, may be two hours. For you.

— So I keep moving.

Три больших глотка дали мне еще три часа движения.

С девушками из Азия тревел

Потом долго сидел на вершине и смотрел на спуск в сторону Липкина. В какой-то момент чуть не пошел туда, но природная осторожность остановила. С собой не было термоса, коврик со спальником остался в штурмовом лагере. Все-таки, тянуло в ту сторону, и просто хотелось нового. В час дня я спустился на 6100.

Когда, мы ходили по классике туда-сюда, все это время на Липкина бросалась в глаза существенная активность, и не сказать, чтобы здоровая. Была видна палатка на склоне в районе 5500, ниже перемещались черные точки на фоне ослепительного снега, но выше ни-че-го.

На 4200 мне подвернулся бельгиец, как раз спустившийся оттуда. Он полулежал на коврике и, кажется, скучал. Я ткнул пальцем через ледник:

— It seems to me there is no progress.

— Hm... То much snow, crevasses' problem, unconditional route... and I see myself on a beach already.

— We are going to there in a few days (not beach :))

— Be carеfull. Actually it isn't good idea, beach better.

На луковой поляне до снегопада
Белов и Макс.
После снегопада на Луковой

В результате я был определённо обеспокоен. Вообще, я иногда чего-то боюсь, меня захватывает навязчивая фобия, и я делаюсь ограниченным. Кстати, с трещинами в тот раз было богато, наш устроитель поездки, Володя Белов, угодил в традиционную трещину на спуске из второго лагеря в первый. Хорошо приложился головой при повторном падении, когда пальцы друзей вытягивавших его не выдержали и разжались. А один поляк, глубоко закатился в трещину на Раздельной, оказывается, трещины есть и там. И закрадывается мнение, что они есть везде и только присыпаны в разной степени надежности. Причем, с поляком было забавно, на ровном месте крохотная дырка и озабоченные прохожие. Мы шустро достали веревку, а Выборов предложился в "спелеологи" – никто не стал заявлять, что он пришел позже и очередь не его. Я заглянул внутрь и не понял ничего – темно и за перегибами все закрыто, и не страшно, не вертикально. Это не трещины на Семеновском леднике, взгляд в которые просто леденит душу. Веревка за Сергеем уходила и уходила, видимо, поляк уполз не в том направлении...

Первый шаг и +1400
Вверх
Выборов на Раздельной
во время акклиматизации

Из всей нашей компании, на второе восхождение-траверс через Липкина собралось трое, остальные "накушались" или были явно слабы для этого, кое-кто пошел по классике по второму разу. Оба моих спутника, каждый по-своему, были легендарны уже тогда, и со временем стали еще легендарнее. Макс, эээ, о нем знают все. Не всё, конечно, но как реальный персонаж он известен очень широко. Это личность в горах, он уверен, что с ним ничего не случится. Поэтому он не сомневается. Сергей тоже не сомневается, но от Макса он отличается другой линией родства к горам. Макс в отношениях с ними утилитарен и практичен, он берет всё, до чего может дотянуться. У Сергея в этом отношении руки короче, но ему чужда практичность, количество не имеет значения, главное в другом, но это загадка. Это всё объяснимо, один пришел через альпинизм, другой через туризм. Мне вспоминается случай из 94-го года, когда мы ходили на сложную пятерку в Ала-Арче и, пройдя стенную часть, не пошли на вершину. В глазах Сергея это было как оскорбление его религиозного чувства. Спустя несколько дней он уже один по пути спуска сходил на эту вершину. Хотя я его сильно отговаривал. Причем, поднимался ночью, поскольку кулуар тот днем был убийственный. Этот поступок меня изменил самого, настолько я был поражен. Взявшись описывать его, я с ужасом стал припоминать, один, потом другой случай проявления его неповторимости. Они все создавали однозначный портрет, который при беглом взгляде не поражает, как молния. Но если немного задержаться возле него... Годом ранее, мы с Гохой, лезли по новому маршруту на Конституцию и не могли найти выход на вершину, оставалось немного, но не "лезлось". И Сергей с вершины без веревки подкрался к нам и как-то умудрился показать правильный ход. Потом, в той же Ала-Арче он бесхитростно вызвался снимать нашего погибшего товарища с камнеоопасного склона и сделал это, не думая о риске. А за год до Ленина, он, съедаемый идеализмом, напросился пролезть веревку на СОАНе, и спустил камень шифоньерного размера, который до сих пор, может быть, снится Школьнику. Мне бы снился. То, есть, среди его жирных плюсов определенно присутствует бескрайний романтизм, а среди минусов некоторая угловатая неловкость.

Но вернемся обратно.

Нижняя часть
маршрута
Вид с Метлы на гору

Мы шли в полную неопределенность, никто из нас не то, что толком, а вообще, ничего не знал о маршруте. И, это входило иногда в общие правила игры. А в мои правила уж входило точно, потому что соответствовало моей лени, и моей надежде, что кривая вывезет. Вечером 9 августа вышли с Луковой в первый лагерь. На следующий день рано утром (в 5:30 10 августа) пересекли ледник и поднялись на бастион Липкина по крутому кулуару. Там, поскольку было еще очень рано (7:00) решили немного отдохнуть, и даже поспать, потом решили не ходить дальше, ибо солнце "растопило" снег, потом долго готовили еду, ели ее, потом еще раз. И, вдруг, она кончилась, почти вся. Я вызвался сгонять вниз, и к вечеру побежал на 4200 за новой едой. В это время Макс и Сергей очнулись от морока моей лени, которую я густо распространял вокруг, и пошли по вечерней прохладе на разведку через "бездонные" трещины и "лавиноопасные" сугробы. Спустившись вниз, я набрал, что попалось под руку съестного, немного полежал, и пошел назад, предвкушая сладкий сон, я вдруг обнаружил, что мои друзья собрали палатку и почти уже уходят: "Трещин никаких, снег, как бетон... и есть площадка для палатки." К закату, наконец, мы установили палатку на склоне в вырубленной в фирне полке на высоте, примерно, 5500 м. Вот, так наше мудреное дело было сдвинуто с мертвой точки. Ленный морок спал и с меня. Завтра – решающий день. Тем временем, погода, которая долго баловала нас, медленно портилась и начала вступать в длинный период перемен и нестабильности. Как оказалось, потом, началась рискованная игра, "кто добежит первым".

Пасмурное утро и, опять +1400 (11 августа)
Я и Выборов. 1 ночевка
Я и Макс. 1 ночевка
Я троплю по Метле

Накрутив себя за вечер, и видимо ночью во сне тоже, с утра, мы встали очень рано и в 5 часов уже тыкали лучами фонариков темноту. Далее, в этом сезоне еще никто тут не ходил. Наступило время принятия самостоятельных решений, которые давались гаданиями на кофейной гуще. Вверх шлось просто, снег внутри был тверд, сверху лежало немного рыхлого снега. Тропежка была терпимой. К удивлению обнаружил, что мои друзья стали отставать. Максу все еще было не очень хорошо после перенесенного отравления и неполной акклиматизации, от Сергея хотелось тоже большего. А мне шлось хорошо. Видимо, не положено, чтоб одновременно было хорошо всем. Дул легкий ветерок, небо закрашивалось длинными серыми полосами, сыпалась снежная крупа. Временами на меня накатывала невысокая, но длинная волна раздражения. Мозг, покачиваемый этой волной, автоматически выдавал бухгалтерский отчет: "ты тропишь всю дорогу, несешь палатку, а они плетутся и не собираются тебя менять". Я останавливался, дожидался, когда подойдут мои друзья, волна к этому моменту спадала, я вставал, надевал рюкзак и шел дальше. Мы упорно лезли по левому краю метлы, отдыхали, снова лезли, и к обеду вылезли на покатое плечо. Там стало понятно, что нужна более существенная передышка, лучше поставить палатку от ветра.

Путь на Липкина
Средняя

Греем воду, жуем сухую колбасу, простое лежание хорошо восстанавливает силы. С этого места, куда идти не понятно, потянуло нас немного направо, вынесло на крутой опасный траверс, удачно пролезли его, еще немного и перегиб. За ним какая-то невообразимо большая трещина. Что с ней делать? Долго утопая в рыхлом снегу, обходим, связались веревкой. Оказалось, это огромные поперечные снежные заструги, потом были еще такие. Липкинский гребень наверху так же широк. Слева на "дикой" стороне один снег, а на "людной" стороне справа скалистые голые обрывы. Где-то, там много-много людей, одни идут вверх, вниз, сидят на рюкзаках, сидят в палатках, варят еду, разговаривают друг с другом, смеются, улыбаются, флиртуют... Мы не улыбаемся, и почти не флиртуем. Открытый рот можно принять за улыбку, но это оскал, вызванный тяжелым дыханием и нехваткой кислорода в легком холодном воздухе. Идется все медленнее и медленнее, вершину видно, но она не приближается. Несколько раз дорогу преграждают фирновые стены. Видимо поток воздуха и турбуленция создают эти причудливые формы, почти барханы, но узкие и крутые. Ноги заплетаются. Всё, встаем. Я долго не могу решить, как привязать палатку. Кое-как, что-то сгородил за уступ на краю и два ледоруба забитых в снег, которому немного осталось до того, чтобы стать льдом, с другой стороны. Посмотрел на это с нехорошим чувством плохо сделанной работы, и, как всегда, понадеявшись на авось, нырнул внутрь домика из болоньи. И опять злобная часть меня отмечает, что закрепление палатки нужно только мне. Безучастность и апатия легко поглощает человека, если есть кто-то, кто может принять решение за тебя и выполнить его. Я тоже подвержен этой форме экономии энергии. И, вот в тот момент, когда становится ясно, что тебе не увильнуть от этого вынужденного доминирования, накатывает волна мизантропии, появляются командные нотки, склонность к истерике и насилию. В такие моменты кажется, что люди не выкладываются, что они должны явно быстрее идти, быстрее копать, и еще быстрее угадывать твои желания. Но, они этого не делают. Берешь и делаешь все сам, злобная энергия тратится на что-то полезное, наступает успокоение. Со стороны это выглядит не очень.

Вальпургиева ночь.
Вид со второго лагеря
Трещины на пути во 2 лагерь

В полночь началось. Все ведьмы мира выли, а некоторые трясли наше маленькое убежище. Ткань била по лицу, бросая пригоршни изморози в усталые лица. Спать было невозможно. Невозможно уснуть, когда тебя трясут за плечо, голову, хлопают над ухом в "ладоши". Руками и ногами по-очереди держим дуги, пока судороги не сводят мышцы, в которых чего-то не хватает (Спустя много лет я узнал, что не хватает магния, люди, помните об этом). Я понимаю, что ткань может не выдержать, и в какой-то момент упругий поток воздуха ворвется внутрь и порвет в лохмотья всё, что можно порвать. Но понимание этого никак не разгоняет, то оцепенение, которое возникает у человека, лежащего в спальном мешке, этой переносной норе, где-то в затерянном пространстве воющего холода. Примитивно простые мысли вяло циркулировали вокруг одной и той же насущной темы: "как поползет ткань – ведь, это болонья, хорошо, что она новая, но все же такие рывки держать она долго не сможет." Мы достигли той высоты, когда есть уже не хотелось, ни вечером, ни под утро. Бесконечная ночь в "стиральной машине" всё же заканчивалась, с трудом натопили воды, попили, варить не стали, даже чай. Стали одеваться, и на все эти, казалось бы, простые дела потратили часа два. Сидя внутри, затолкали по рюкзакам мокрое содержимое ночлега.

Начало долгого дня. +100 (12 августа).
На вершине

Снаружи ветер неприятно и резко обжег лицо и руки, я комом утрамбовал, подернувшуюся коркой льда палатку в рюкзак. Белый воздух, насыщенный частичками льда несся через гребень, толкая из стороны в сторону, сбивая с ног. Он стер все декорации вокруг. Сразу закоченели ноги. Немного пройдя в сторону вершины, меня охватила тревожная лихорадка – идти невозможно. Нужно рыть пещеру. В ней теплее, и ее не уничтожит ветер. Но рыть было нечем, за исключением алюминиевой миски и легкого ледоруба. Потюкав неотзывчивый фирн этим ледорубом, я понял, что это "конец". Гора уничтожит нас через несколько часов. Что-то надо делать – все же пытаться идти, другие варианты в голову не приходили. Но тут ветер начал давать слабину. Видимо, солнце окончательно выбралось из-за горизонта и, наконец, выровняло давление. Видимость улучшилась. И мы пошли наверх уже уверенно, точно зная куда. Снег жизнеутверждающе скрипел под металлом кошек, цель была рядом, вершинный крутой взлет оказался не таким уж и крутым. Азарт захватил нас. Стало весело, может быть от того, что жизнь не так жестока к нам как могла бы быть. Слегка потрепав, она оставила нас на потом. Захотелось ускориться, но Максу видимо было не до этого, он часто останавливался, и я упирался в его рюкзак. Сергей где-то отстал. Вот вершинный камень, с прикрученной железной доской приличных размеров, бросаем рюкзаки, Макс достает флаг лыжного союза, его так треплет, что фото получается не очень. Вышли в 8:30 достигли вершины в 10:15.

Как мы спускались. -3000

Сидеть на вершине уже нельзя, да и не хочется. Сергея все еще нет, но мы уходим дальше за вершину – спускаться будем по классике. Внизу сплошным ковром от горизонта и до горизонта клубится белое море. На плато парашютистов Сергей догоняет нас, не останавливаясь, по-очереди протрапливаем это большое поле. Слева, в стороне, как фантом крепости в пустыне, остается сложенная из снежных кирпичей круговая стенка – кто-то здесь ночевал. Мы перевалили на обитаемую часть горы. Приключение закончилось, теперь надо просто вернуться. Но вернуться "просто", нам было не суждено. На классическом маршруте есть одно место, где можно что-то с собой сделать нехорошее, и Макс не пропустил это место и эту возможность. К тому времени, он устал сильнее нас с Сергеем. Причина была в неполной акклиматизации из-за отравления. Мы уже побывали на вершине, а у него была только ночевка на 6100.

Пройдя, ту часть спуска, где можно уехать на склон, он сел и поехал в ту сторону, где был хороший выкат. Раздался громкий вскрик. Я, обернулся... Что нам предстоит? Жестокое расставание, или... что? Лицо его было бледным, в глазах стояли слезы, и мне показалось, был испуг. Он сидел и не вставал, держал руками ногу. "Я, я повернул ее на место, как она и должна быть..., кошка воткнулась..." Гора в тот день была пуста, даже лагерь на 6100 был пуст, как потом оказалось. Все же, надо попытаться идти. Полностью разгружаем Макса. Он пытается нагрузить осторожно ногу – больно. Но кое-как, стиснув зубы, он может ковылять. Есть четкое понимание того, что надо двигаться. Любыми нечеловеческими усилиями, иначе... Увидев палатку, залезаем в нее – нужна передышка. Это брошенная корейская трехместная палатка, пол застелен тонким серебристым ковром, есть какая-то еда. Сергей достает аптечку, которую нам заботливо собрал наш доктор Вова Кузьменко. Потрошим ее, есть ампула с обезболивающим. Сергей, как и в случае с поляком, берет дело в свои руки. Он загоняет иглу со шприцем, Максу в ногу, как будто ставил уколы всю жизнь. Не то, чтобы очень ловко, а без паузы и безжалостно. И этим, как ни странно, одновременно возвращает в наш кружок веру в гуманизм. Макс скрипит зубами и стонет. Наш газ кончился, берем корейский, кипятим воду, в углу на меня смотрит красный термос, я подмигиваю ему, он ложится мне на руку, наполняем его водой и берем с собой. У нас термосов, естественно, нет, отсюда и судороги, и обезвоживание. Сейчас уже невозможно представить, как можно идти без горячей воды, но так было. Подумали и решили, что ботинок снимать с ноги не стоит, заматываем голеностоп эластичным бинтом и притягиваем его шнуровкой. Проходит еще какое-то время, обезболивающее начинает действовать. Выходим.

Всё ещё видно куда идти, но погода изменяется от плохого к худшему – это ясно. Хорошо, что облачность все еще внизу и не поднялась до нашего уровня. Надо было успеть прорваться, пройти поля, на которых легко спуститься на склоны, трещины, и вообще, потеряться навсегда. Идем медленно, потому не устаем, нет усталости – нет злости, смотреть вокруг тоже нечего. Как-то незаметно доходим до первых палаток лагеря 6100, они пристроены на каменистых полках гребня. Лезем в первую же более-менее приличную – находим еще немного таблеток. Макс проглатывает их, странно, как он все это переваривает, но ему кажется лучше. Ветер сильно треплет эти палатки, и видно, что жить им остается немного. Спускаемся дальше, перемычка забита палатками, но никого в них нет. На траверсе Раздельной нас накрывает туча густо-молочного цвета, и сразу же повалил снег. Канава тропы стремительно исчезает. Рывком, утопая в снегу, пытаемся не потерять эту ниточку. Вот пошел спуск, снега уже почти по пояс, он пушистый, и мы плывем в нем вниз. Кажется, странно, отчего он сам так не делает, ведь тут достаточно для этого круто. Натыкаемся на французов-лыжников и их русского гида, они роют какое-то укрытие или пещеру. "Сава бья? Авелянш-па?" – "Нет, тут не бывает." У них явно эйфория, еще не перешедшая в AMS. Все-таки спуск вниз – это быстро, только что был на вершине и уже минус почти два километра. Обилие кислорода заметно восстанавливает силы. Ждем на 5300 Макса. Снегопад не прекращается, но, тропу еще можно различить. Уже никто никуда не идет, все кому надо было, спустились. Остальные сидят по палаткам. Еще немного и путь окончательно будет укрыт снегом. И тогда придется долго пробивать тропу, связавшись веревкой, рискуя быть сметенным лавиной. Как ни хочется посидеть еще в лагере, решаем идти дальше вниз. Макс выглядит совсем бодро, по крайней мере к нему вернулся вкус к жизни...

— Мы пойдем, потропим, ты подтягивайся, ага?

— Вы меня подождете? Хотя бы у трещин?

— Да-да, давай, пошли.

Как случается, то, что иногда случается.

Проходя, под стеной, я становлюсь религиозным. Я начинаю просить Его о снисхождении, чтоб Он отвлекся и помог нам пройти незамеченными. Просто так я Его не отвлекаю, знаю, что Он занят важным делом, а я не важным. Мы быстро проходим под стеной, снег пушист и легок, а тропу еще можно различить. Про Макса в такой ситуации сразу забываем. Затем тропа поворачивает от стены и мы оказываемся к ней спиной. "Миллионы тонн снега смотрели им в спину" пугающая, но слишком кокетливая фраза. Ее принес... кто же принес ее? И вот, пока эти "миллионы" смотрели, мы шли как заведенные, уже саднило горло от дыхания, нет мы не шли, это был бег. Вот, первая трещина. Оглядываюсь назад – Макса не видно. Перевожу озабоченный взгляд выше – на "миллионы", потом на трещину. "Как же он перелезет тут? По этой лесенке, наклоненной вниз!" Останавливаемся. Время совсем не движется. А они смотрят... Ну, где же он?

— Надо подождать...

— Ага... Нет, надо идти.

В палатке
Снегопад на Луковой

Мы переходим один мост, затем другой, потом перепрыгиваем еще одну уже неширокую трещину, небольшой крутой спуск катимся на рюкзаках, и еще немного по инерции бежим по уже почти плоскому леднику. Также по инерции доходим до нашей палатки в первом лагере. Залезаем внутрь – все, "я в домике". Вечереет. Заводим горелку, пьем чай. Усталость последних дней давит и придавливает – шевелится, не то, что куда-то идти, невыносимо тяжко. Всё внутри как-то обрушивается, и сам ты становишься безвольной недвижимостью. Нет, наша компания не распалась, мы остро ощущали отсутствие третьего. Какие-то незримые нити уходили от нас к Максу и, может быть вели его в нужном направлении. А, может, нет. Необъяснимая уверенность, что все будет хорошо, покрылась мелкими трещинами, потом от нее стали откалываться куски. Безрезультатные выглядывания из палатки отламывали от этой уверенности все больше и больше. Скоро совсем стемнеет, и о, ужас, придется надевать ботинки и идти на ледник. Наступили сумерки. Теперь Макс, не то пройдет мимо (хотелось верить, что он всё же преодолел эти злополучные трещины), не то, вообще, заплутает в темноте. Я уже, не убираю обратно в палатку высунутую голову. Всматриваясь в темнеющую бугристую поверхность ледника, почти материализую призрак хромающего человечка бредущего в невыносимом одиночестве. Или я уже не всматриваюсь никуда?

Кто-то резко коротко дергает из–под меня коврик, и я просыпаюсь. Но, сон не хочет растворяться, он застревает во мне только, что увиденной картинкой: Маленькую комнату заливает яркий весенний свет. Кресло, у которого из подлокотника торчит разодранный поролон, упрямо заставляет смотреть на себя.

— Это я нервничала, когда говорила ему о тебе...

Я толкаю Сергея:

– Что это?

– Землетрясение!

Неужели, на этом всё.

Вверху слабо зарокотало. Стихло. Потом с нарастанием, уже оглушительно загрохотало близко и ниже. Мы вскочили, сердце застучало, как научил стучать свои механизмы Зингер. Снаружи висел туман, и всепоглощающий грохот. Было страшно и торжественно.

Среди небольших холмов ледника, вдалеке, стояла одинокая фигурка, опирающаяся на палки. Ее поставили только-что, перед самым занавесом, вынув откуда-то из тумана. Еще немного, еще несколько секунд, и надвигающаяся ночь сотрет ее с нашей сцены. Оцепенение отпускает нас и мы хором орем: "Мааакс!" Включаем фонарик, машем руками. Лавина, которая так и не показала себя, затихла.